Депутат Милонов предложил лишить Украину армии после окончания СВО
Чего хочет Дональд Трамп, кто главный враг России, как относиться к убийству на войне и почему нельзя научить патриотизму — об этом и многом другом в интервью «Газете.Ru» рассказал депутат Госдумы Виталий Милонов.
«Твоя задача — делать свое дело, убивать врагов»
— Сейчас создается впечатление, что США с Россией могут чуть ли не дружить. Как вы думаете, Трампу можно доверять?
— Доверять нельзя. Трамп преследует свои цели. Соединенные Штаты больше, чем кто-либо другой, вложили средств в финансовую поддержку Украины. Сегодня можно смело утверждать, что оборонный потенциал Украины истончился до определенной критической отметки. И Трамп понял, что если не пойти на мирные соглашения с Россией, то через полгода Россия будет вести мирные переговоры уже из Киева, и он, собственно говоря, вообще ничего не получит.
Никакой любви к нашей стране в этих переговорах нет даже на йоту. Наоборот, есть прагматизм, есть желание хоть чем-то компенсировать траты, которые нес Байден.
— С учетом такой обстановки можно ли рассчитывать, что цели СВО будут достигнуты в обозримом будущем?
— Поскольку американцы больше не хотят тратить деньги, то, естественно, через какое-то время мы точно выйдем на наши географические задачи.
Здесь для меня было очень важно услышать заявление российских официальных лиц, что мы не будем торговать нашими землями. Это значит, что конституционная юридическая Россия включает четыре региона бывшей Украины. Это программа минимум, я думаю, что кроме географического закрепления должна быть и иная часть, связанная с демилитаризацией Украины.
Я бы предположил, что условием должно быть отсутствие украинской армии. У них может остаться только национальная гвардия и пограничные войска, потому что если Украина сохранит армию, причем большую армию, то вопрос возобновления конфликта будет просто отложен.
— Лично вы, когда пошли добровольцем на СВО, какие цели перед собой ставили?
— Меня никто не звал, я просто ощутил это как нечто абсолютно точно необходимое для меня. Не ради каких-то бонусов, такого там у нас не бывает, а просто потому, что захотел. И я был там до момента, пока депутатам можно было находиться в зоне военных действий.
Сейчас есть некие ограничения, которые не зависят от меня. Отчасти правы те, кто говорит, что если ты депутат, то должен в сложное для страны время работать над законами, которые нужны.
Если хочешь воевать, тогда сложи депутатский мандат и иди воюй. Поэтому я последний раз был в Донбассе в конце осени 2024 года. Но, если бы этих ограничений не было, поверьте, я бы до сих пор был там.
— В психологическом плане участие в боевых действиях вас как-то поменяло?
— Конечно, поменяло. Пускай я бывал в разных местах как политолог, социолог, бывал в зоне вооруженных конфликтов — в Сирии, в Сербской Республике, в Косово. Но так надолго и безвылазно — это первый раз.
Я был старшим наводчиком артиллерийского орудия. Орудие достаточно близкого боя — мы находились в 3–4 километрах от противника. Твоя задача — делать свое дело, убивать врагов.
Да, они противники, готовы тебя убить, но и ты их убиваешь. Любая война для души не полезна. Любая война — это душевное разрушение, я с этим согласен. Поэтому на войне очень важно сохранять духовную целостность. Не озлобляться, не дать войне заползти в твою душу.
Ты делаешь ратное дело, оно правильное и необходимое, но это разрушение не должно стать частью тебя. Относись к этому как к ратному долгу, а не получай удовольствие от того, что ты кого-то убил. Если человек скатывается в это, то сам в результате погибает.
— А готово ли общество, государство к возвращению десятков тысяч мужчин, получивших опыт выживания в самых экстремальных условиях?
— Я задумываюсь на эту тему. По фильмам мы видим, как люди переживают, когда ушла девушка, померла собачка, а тут ты каждый день в течение года готовишься к тому, что тебя могут убить.
Конечно, это очень меняет человека. Как выходить из этой ситуации, в общем-то понятно. Людей нужно занимать трудом, чтобы они не шлялись без дела.
— Когда спецоперация закончится, каким мы увидим российское общество? Как СВО его изменило, в какую сторону?
— У страны и у людей появились иные ценности кроме материальных. Раньше жили как-то, плыли по течению, следовали общим шаблонам, а тут война, смерть, раненые.
Глядя на все это, человек начинает переосмысливать свое существование, свои цели в жизни. Когда я приехал после СВО, я так детей своих обнял… Гуляю с ними и понимаю, что многие вещи, к которым я когда-то стремился, не имеют ценности. Это прах, который сегодня есть, а завтра его не будет. Зато у тебя есть то, что действительно дорого. Это и нужно ценить.
— Но все ли возвращаются, переосмыслив жизнь в лучшую сторону?
— По-разному бывает. У меня был период, когда я провожал из зоны СВО тех, у кого был срочный контракт. Я с ними беседовал и говорил: «Слушайте, парни, вы едете с войны, но вы ее домой не приносите. Дома должна быть мягкость, любовь, а война должна остаться здесь, вместе с формой и жетоном».
Конечно, никто не говорит, что процесс возвращения будет беспроблемным. Нужно подготовить больше психологов, больше возможностей по духовному окормлению.
Я считаю, что кроме светских психологов огромную роль играют священнослужители. Это те люди, которые в силу своего статуса могут донести до человека правильные вещи.
И я вижу, что православная церковь и другие религиозные организации предпринимают шаги, чтобы большее количество священнослужителей было профессионально подготовлено к общению с теми, кто вернулся с войны.
И важно, чтобы страна не только на официальном (здесь нет вопросов), но и на общественном уровне поддерживала их.
— Среди ветеранов СВО есть те, кто отправился воевать из мест лишения свободы. Эти люди получают помилование, но справедливо ли это по отношению к родственникам их жертв?
— Конечно, я вижу, как вокруг этой темы подогревается нездоровый ажиотаж. У меня был период на службе, когда я очень плотно общался с контингентом. И нужно видеть глаза тех, кто после контракта уходил домой (а сейчас уже все остаются до конца СВО).
Это люди, которые прошли шесть месяцев ада. Они не кашу варили, они прошли такое, что, поверьте, сложно выдержать. Они видели смерть, без преувеличения, каждый божий день. Не все возвратились.
Мне делают замечание: почему кого-то нужно отправить на фронт в качестве наказания? Нет, не в качестве наказания. Никто не сравнивает добровольцев и тех, кто хочет искупить вину кровью.
Давайте называть вещи своими именами. У нас в стране так всегда было, есть и будет — есть люди, которые совершили тяжкое преступление и хотят кровью смыть позор. Это нужно для них, для их исправления. У нас же система исправительная. Так вот, год контракта — это такое чистилище, что человек никогда это не забудет.
Вновь совершать преступления такие люди в большинстве своем не готовы. По статистике, рецидивы среди людей, которые возвращаются с зоны СВО в порядке помилования, случаются, но их в разы меньше, чем у тех, кто не был на СВО, а просто вышел, отбыв срок или по УДО.
«Боишься не потянуть — предохраняйся»
— По статистике количество абортов в России снижается. Тем не менее во многих регионах им объявлена настоящая война. Жительнице Череповца, например, отказали в аборте во всех городских женских консультациях. У нее трое детей, муж на трех работах, и они полагают, что четвертого ребенка не смогут обеспечить. Как быть в таком случае?
— А у ребенка они не забыли спросить? Извините, если боишься не потянуть — предохраняйся. А если ребенок появился, он живой, и убивать его, чтобы прокормить других, это не вариант.
Я все понимаю, бывает плохо, тяжело. Не осуждаю людей, которые жалуются. Но оправдывать убийство ребенка тем, что она боится его не прокормить, я не могу. Здесь я не милосерден.
В разы честнее сказать: «Знаете, я боюсь не прокормить ребенка, трагедия, я отдаю его стране». Да спасибо большое, что ты его не убила, а отдала! Его воспитают, у нас очередь огромная на усыновление стоит.
А статистика — она искажена. Да, государственные клиники показывают цифры, которые действительно снижаются. Но число абортов в частных клиниках растет, только они об этом не сообщают.
Любой чиновник, который говорит, что у нас аборты снижаются, либо введен в заблуждение, либо сам вводит в заблуждение. Бизнес, связанный с абортами, высокодоходнейший, и идет рука об руку с абортным лобби.
— А как вы смотрите на полный запрет абортов?
— Я считаю, аборт — это убийство, и надо называть вещи своими именами. Нельзя называть аборт «абортом», надо называть «убийство ребенка». Надо давать правильные дефиниции обществу, а общество уж пускай решает, но отталкиваясь не от комфортных определений, а от правды.
Я, конечно, не касаюсь вопросов медицинских показаний, когда речь идет о спасении жизни. Здесь уже маме решать, готова ли она собой пожертвовать, пойти на риск.
Но большинство абортов совершаются по желанию. Оправдание можно всегда найти: денег не хватает, еще что-то. Но, знаете, если бы все так рассуждали, то нашей страны бы не осталось.
В послевоенные годы был пик рождаемости, хотя у всех не было денег, все жили в бараках, коммуналках.
Я тоже родился в ленинградской коммуналке, и, с точки зрения некоторых активистов или адвокатш абортов, я не должен был появиться на свет, как и мой брат. Да и вообще Ленинград должен был вымереть. Ведь коммуналка, такой дискомфорт, ни в коем случае. Надо ждать свою квартиру, желательно отдельную от родителей, чтобы завести детей.
— Что вы думаете об ограничениях продажи алкоголя, которые сейчас вводятся в некоторых регионах?
— Когда была пандемия коронавируса, мы все ходили в смешных масках, пшикали на руки всякими дезинфицирующими вонючками, кто-то прививался. В общем, были очень ответственны. Но от коронавируса умерло гораздо меньше людей, чем от алкоголя.
Если мы так боялись коронавируса, то почему не боимся алкоголя? Он гораздо больше убийца. Причем не только телесного, но и социального. Он разрушает семьи, создает преступность. Алкоголь — это реальное зло в обществе.
Надо понимать, человек, который употребляет алкоголь, всегда будет считать себя нормальным — это человеческая психика, нельзя за это осуждать. Но государственный подход должен быть мудрым, потому что государство — это любящий отец. Не все полезно ребенку и не все полезно обществу.
Я не выступаю за сухой закон, это невозможно по определенным причинам, но представьте, если бы в стране на год все перестали пить. Насколько бы повысилось процветание, насколько повысилась бы эффективность труда, снизилась бы преступность.
Любой человек, отказавшийся от алкоголя, понимает, что его жизнь становится не беднее, а богаче. Он понимает, что алкоголь — это просто химические соединения, которые дают эйфорию, схожую с наркотиками.
Я принципиально отказался от алкоголя и уже восемь лет ни капли алкоголя не употребляю, поэтому могу так говорить. Я и винишко пил и считал, что это хорошо, культурно, красиво. Но, поверьте, красиво — не пить. Потому что когда ты трезвый, ты красавчик.
Попытайся быть адекватным, поддерживать общение без химических помощников. Развивайся сам по себе.
Есть миф о том, что алкоголь нужно, так сказать, умеренно употреблять, но не бывает умеренного употребления алкоголя в каком-то промежутке времени. Алкоголь всегда требует увеличения дозы.
Есть люди с сильной волей, которые готовы выпить по праздникам, символически, но большинство так не умеют. Просто никогда вам в этом не признаются.
— Раз не умеют, что делать? Тот же сухой закон, как вы говорите, не вариант.
— Я дружу с разными организациями, которые помогают зависимым. Без желания человека ничего не работает. Самая большая проблема, что люди говорят: «Да, я пьяница, это болезнь, надо принять меня». Они забывают, что болезнь нужно лечить. Если ты от болезни не лечишься, значит, ты сумасшедший.
Конечно, крайне мало в нашей стране помощи для зависимых людей. Есть куча некоммерческих организаций, которые наживаются на этой страсти, но никак реально не помогают. На государственном уровне нужно относиться к этой проблеме гораздо более внимательно, чем мы относились к коронавирусу.
Совсем другая история с наркоманами. Я считаю, что к наркомании должна быть нулевая толерантность. Из алкогольной зависимости человек при желании может выбраться, а вот от наркотиков самый частый способ лечения — смерть.
Не понимаю, почему у нас между ними иногда ставится знак равенства. Предположим, задержали человека за рулем «в состоянии алкогольного или наркотического опьянения».
Может, человек нажрался, потому что от него жена ушла. Негодяй, за руль садиться не должен, лишить его прав. А если это наркоман, под дурью за рулем, то никакого сравнения с алкоголем быть не может.
Лишать прав сразу на 10 лет и обязать сдавать каждый месяц тест на любые виды наркоманских маркеров. Если не сдает — автоматически продлевается запрет на вождение.
Я вообще считаю, что весь управленческий сектор, депутаты, муниципалы, госчиновники — все должны проходить тесты на наркотики. Людям с наркозависимостью вообще нет места в органах власти. Хочешь баллотироваться, значит, иди бери справку, что ты не наркозависимый, сдавай все тесты.
И вообще всю страну надо на наркотики проверить. Наркозависимым не давать кредитов и возможности принимать какие-то решения. Пока не бросил — живи там где-нибудь в лесу.
«Учить патриотизму — большая ошибка»
— Вы выступали за введение административной ответственности за пропаганду гомосексуализма в Санкт-Петербурге. Сейчас в России проводят рейды по гей-клубам, введен запрет на ЛГБТ-пропаганду («Международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и террористическим, запрещено на территории РФ). Нужны новые ужесточения или уже достаточно?
— Мой священный крестовый поход против засилья ЛГБТ-пропаганды, можно сказать, свершился. В общем-то, все то, о чем мы говорили, все воплотилось.
Тогда, 13 лет назад, будучи петербургским депутатом, которого все хейтили, проклинали и высмеивали за мои анти-ЛГБТ-инициативы, мог ли я предположить, что мои слова будет произносить президент США?
Но так оно и вышло, все сработало. И, знаете, я очень рад, что в России не произошло то, чего нам постоянно приписывали западные журналисты, актеры, — у нас нет охоты на ведьм.
Я очень рад, что никто не лезет в частную жизнь. Никому не должно быть дела до частной жизни человека, если он ее не пытается как-то навязать.
— Вы автор очень большого количества неоднозначных инициатив. Выступали против преподавания в школах теории Дарвина, против турецких сериалов. А как бы вы сформулировали свою цель как политика?
— Я обычный человек, я отец шестерых детей, я петербуржец, и я хочу сохранить нашу культуру, нашу страну, нашу традицию.
Я вижу некоторых коллег, которые выдвигают смешные инициативы, хотят попасть в рейтинг цитируемости. Я считаю, если ты не готов за свою идею сражаться и выслушивать кучу негатива — лучше тогда не делай, потому что ты получаешься хайпожором.
Твои идеи должны быть отражением твоей философии, твоего внутреннего мира. Мне никто не может сказать, что я делаю это ради хайпа, потому что я такой человек.
К сожалению, очень часто вижу, как некоторые мои идеи искажаются, но уже ничего с этим сделать не могу. Придумали какую-нибудь ерунду и начинают тиражировать. Якобы я подал в суд на Мадонну. Да не подавал я в суд на Мадонну. Или писали, что я против преподавания теории Дарвина. Я всего-навсего говорил, что теория — это предположение, гипотеза. Если есть одна гипотеза, то есть и другая. Почему мы одну преподаем, а другую не преподаем?
— Сейчас в школах делают акцент на патриотическом воспитании. Можно научить патриотизму?
— Нельзя. Это большая ошибка. К сожалению, людям была обозначена проблематика, и некоторые по-чиновничьи пытаются решить проблему. Раз с патриотизмом плохо — введем урок патриотизма.
Какой урок патриотизма? Патриотизм — это следствие наличия у человека определенных ценностей. Мы же не вводим в школах урок «неубийства», урок «нельзя воровать».
У школьника должна формироваться такая система ценностей, вследствие которой он бы считал недопустимым совершение преступления.
Патриотизм — качество любого нормального человека. Человек, наделенный традиционными правильными взглядами на семью, на жизнь, он и есть патриот.
Если кто-то взял флаг, пошел на концерт, выпил пиво и поорал, что он патриот — он таковым не является. Если ты патриот, где у тебя семья? Сколько у тебя детей? Ходишь ли ты в церковь?
Детям надо прививать правильные ценности. Но не все это можно дать во время урока. Я бываю в школах, посещаю уроки о главном. Когда помимо классов дети ходят в походы, у них есть юнармия, движ какой-то — видно, что они интересуются темой, живо обсуждают.
А, бывает, приходишь в школу, ученики смотрят на тебя стеклянными глазами: «Дядя, что ты мне втираешь? Мне плевать на тебя». Они сидят с розовыми или черными волосами и ждут переменки, чтобы пойти вейп покурить.
Что думаешь? Комментарии